Это моя правда

О Гуркине с бокалом пива, глазах Галины Волчек и омоложении героини пьесы «Любовь и голуби» рассказывает драматург Дмитрий Минчёнок.

В Калининградском драматическом театре готовится новая постановка — продолжение пьесы Владимира Гуркина «Любовь и голуби», получившая название «Когда голуби улетели, или Баба голубиная». Корреспондент портала «Выходной» попросила автора произведения Дмитрия Минчёнка рассказать об истории создания пьесы и ответить на несколько вопросов.

Дмитрий Минчёнок:

Вчера по Каналу «ТВ-1000. Русское» показывали мой фильм «Дикая Лига» — про футбол. С Ваней Охлобыстиным и Дмитрием Назаровым в ролях. Я не знал об этом. Ночью звонок. От друга из Магадана — худрука гениального Театра кукол Димы Шаповалова (а он — друг бескомпромиссный):

— Ты смотришь?
— Что?
— Твой фильм. «Дикая Лига».
— Нет, не смотрю.
— Многое потерял. Мне нравится.

И в этот момент я загордился. Ведь именно ради этого мы дураками становимся: жизнь нормальную теряем — истории сочиняем. Ради вот этого слова: «Нравится». Это я к чему? Про сделанное говорить можно. А вот про несделанное — как про нерождённого ребёнка — запрет. Я могу рассказать только про свою пьесу «Когда голуби улетели», которую сейчас ставит мой друг Михаил Абрамович Салес, о том, как она рождалась. Про остальное я — Марат Казей: «Ничего не скажу».

Конкурировать с фильмами, которые буквально растащили на цитаты, довольно сложно, всегда есть риск не оправдать ожидания зрителей. Кроме того, как показывает практика, продолжения многих культовых фильмов гораздо слабее, чем первые ленты. Не боитесь всего этого?

Я писал свою личную экзистенциальную драму одиночества. Одиночества умирания. Мне кажется, что сейчас нам надо перестать обманывать себя, что мы будем жить вечно, что мы всегда молодые и глупые. Это олигархи — вечно молодые. Мы — взрослые и мудрые. И большая часть из нас умирает в нищете. Потому что жизнь на тридцать тысяч рублей в месяц — мужу и жене, пенсионерам — это нищета. Это самые достойные люди в нашем либеральном государстве живут хорошо. Мы все — остальные, не эффективные — живем на подтяжках из голода и холода. Я писал историю двух братьев — сыновей главной героини эпопеи Владимира Павловича Гуркина «Любовь и голуби». Я всегда буду благодарен Гуркину. Его жене Людмиле, его дочери Кате. Теперь они — мои родные. Да и вообще моя встреча с Владимиром Гуркиным — это сплошная мистика.

Много лет тому назад Валентина Федорова — подвижник драматургии, тогда чиновница в министерстве культуры, позвала меня на семинар драматургов в Рузу. Я не знал тогда, что драматургическая тусовка — это стая, куда надо вживаться. Я приехал и испугался. Захотелось домой. Глупый был. Надо было стерпеть. Не умел. Сейчас был бы богатый. Но в тот один единственный день, пока я робел от страха и гениальности других, в рузском буфете, где мне, кстати, подарили этот самый буфет из красного дерева, я заметил отдельно сидящего человека с толстым бокалом пива. Человек был с бородой. И со страдальческим выражением лица. Я сидел от него через стол. Он приковал мое внимание тем, как сжимал бокал.

— Что? Не нравится? — неожиданно обернулся он ко мне.

Я подумал, что он про свои пальцы, и испугался. А он кивнул на «гениев».

— А ты не знакомься, раз не нравится, — усмехнулся. — Что? Не пьёшь? — теперь он смотрел на мой компот.

Я оробел во второй раз. Показалось неприличным — не пить. Ответил, что не пью пива.

Загадочный мужчина усмехнулся.

— А от крепкого не откажешься?

Я отрицательно помахал и соглашательски кивнул одновременно. Ответ понравился. Незнакомец достал коньяк. Это надо писать отдельный рассказ — наш разговор под тот коньяк. Через час мне было необычайно весело не от выпитого, а от широты души человека, который сидел напротив. На прощание мужчина мне сказал:

— А я бы с тобой поработал. — И вдруг снова улыбнулся: — Слушай, мы же не познакомились!

И протянул руку. Я — в ответ. Представился:

— Минчёнок. У Хазанова идет моя пьеса в Театре эстрады «Прощай, Марлен, здравствуй!». Володя Панков в главной роли.

Говорил я это как пароль, понимая, что чужой в этом кругу. И никогда им своим не буду.

— А я — Гуркин. — Незнакомец сделал паузу. Снова подмигнул.

Все. Мы расстались. Одна встреча, а словно молния. О которой я позабыл.

Прошло лет пятнадцать. И вдруг звонок. Звонит завлит театра «Современник», мой давний товарищ — Евгения Кузнецова.

—Минченок, что ты думаешь по поводу «Любовь и голуби»?

Женю я люблю как гениальную актрису. Серьёзно говорю. В каком-то давнем фильме Кирилла Серебренникова она сыграла, на мой взгляд, самую великую роль — русскую женщину. Это не типаж Нонны Мордюковой, но по мощи сопоставимо. Природа ее таланта в том, что она — настоящая.

— У нас есть актриса — Нина Дорошина, — продолжает Женя, — сидит без дела. Ей скоро 80 лет. Я подумала, надо сделать продолжение «Любовь и голуби».

Это прозвучало, как взрыв в Хиросиме. В голове зачесалось. Нина Дорошина — невероятная любовь Олега Ефремова. Продюсерский замысел Жени Кузнецовой был гениален. Пусть Дорошина сыграет в продолжении пьесы Гуркина «Любовь и голуби». Это при том, что Дорошину и Женю связывали очень сложные отношения. Но Женя умеет через себя переступить. Наверное, это было мое счастье, что Женин выбор пал на меня. Может быть, потому что я не требовал денег за работу, может быть, по каким-то другим причинам. В итоге я пришел в «Современник», мы заперлись в ее кабинете, и я как будто воду в рот набрал. Я замолчал, так что Женя занервничала. А я только слушал. Рассказывает Женя не просто хорошо, она живет своим рассказом. Так что я чуть не задохнулся. Про что говорила, я не помню, диктофон помнит. Но интонация — незабываемая. Она говорила от лица главной героини пьесы Гуркина — спустя тридцать лет. Мы сидели три часа. Я чувствовал себя дураком. Затем — опять провал в памяти.

Очнулся я уже в гостевой комнате — сразу у входа на «Другую сцену» «Современника», где Галина Борисовна Волчек принимала визиты. В перерыве какого-то спектакля Женя пригласила меня к ней — как при дворе королевы. Сейчас я думаю, что это так и было — королевский двор. Тебя вводили, как челядь, и ты это понимал. Тебя могли растоптать, могли возвысить. Ты был ничто. А в награду тебя представляли двору. Присутствовал директор театра, плюс много женщин — окружение Галины Борисовны, сама Женя Кузнецова. На троне — королева. Галина Борисовна. Она реально подавляла. Я заробел. Она долго выясняла, помнит мою фамилию или нет. Пыталась разобраться, драматург Минчин и Минчёнок — это одно и то же или нет. Я еще больше оробел, а когда ты робеешь — дух складывает крылья. Помню, как предложил, чтобы в «гуркинскую» деревню спустя тридцать лет приехал губернатор с американцами показать русскую экзотику — голубей, которых разводят пьющие мужики. Женя посмотрела на меня, как на идиота, а я пытался себя заставить поверить, что мне плевать, хотя чувствовал себя, как на вулкане. Почему? Из-за Табакова.

Встреча с Галиной Борисовной была для меня событием, равным встрече с Табаковым. С Олегом Павловичем, под его присмотром, я работал непрерывно почти год, пока мы выпускали мою пьесу «Концерт обречённых» в МХТ им. Чехова. Про вдов Моцарта и Сальери. И до этого двадцать лет, пока я ходил к нему в «подвал», как говорил он, или в «Табакерку», как говорили люди посторонние. И носил ему тайком, как контрабанду, свои пьески. Он читал и говорил: «Пиши следующую». Это было нашей тайной. Так что в итоге все удивились, когда он объявил, что ставит пьесу Минчёнка «Концерт обреченных или Последняя ошибка Моцарта». «А кто этот Минченок, что он появился вдруг во МХТ?» — спрашивали злые критики. Понятно, почему Табаков был для меня всем.

А тут вдруг встреча с Галиной Борисовной. Сейчас мне кажется, что я знал ее всю жизнь плюс сорок минут. Ровно столько, сколько понадобилось, чтобы Евгения Борисовна-Женя представила меня ей и предложила делать продолжение «Любовь и голуби» Гуркина для Нины Дорошиной. Я увидел эти глаза, которые любил с детства. Она умела смотреть на тебя любящим взглядом, в котором тебя сжигал огонь ее любопытства. Она точно знала, каким должен быть ее новый герой, потому что она увлекалась всем новым. Она ловила его в непреднамеренных движениях, восклицаниях. Она была великой каждую секунду. Будучи много лет обласканной вниманием и любовью сильных и слабых мира сего, она точно знала цену восхищения. Слишком высокую и слишком малую — смотря от кого. Поэтому так любила внимание и восхищение малых. В любовь сильных не верила, но стремилась к ней.

— А почему она должна полюбить негра? — спросила она меня неожиданно, в ответ на мое замечание, что в сибирскую деревню невероятного Гуркина приедет американская делегация, и кто-то из героинь новой истории родит черного мальчика. Женя расстроилась, что я порю чушь, а Галина Борисовна улыбнулась.

—Пусть говорит, — произнесла она.

«Пусть говорит». Этого она хотела всегда больше всего — свободу высказывания. Она верила в то, что свобода принесёт в ее театр ту самую исповедь, за которой последует мир. Мир ее «Современника». Она понимала масштабы своего театра: мизансцена — движением век, которое сводит с ума орбиту Юпитера. В общем, после этой встречи я ушёл. Театр замолчал. Нина Дорошина умерла. Про меня все забыли.

А потом, спустя полгода, когда уже отыграли читку моей пьесы «Лабиринт» в «Современнике», гениально поставленную Шамилем Хаматовым с Полиной Рашкиной, я проснулся и понял, что не могу оставить свой незавершенный замысел, и за три дня написал пьесу «Когда голуби улетели». Название придумал мой рижский друг, драматург Георг Стражнов. Писал, как будто ее кто-то мне диктовал. И послал Жене Кузнецовой. Она прочитала и сказала: «Теперь это настоящее. Но надо проверить». Проверила на екатеринбургском драматурге Коляде. Коляда сказал: «Не понравилось». А я ответил, что мне не нравятся пьесы Коляды. И успокоился.

Позже показал пьесу режиссеру Михаилу Салесу. В Калининграде, который стал для меня родным благодаря Вере Таривердиевой. Михаил Абрамович сказал: «Мне нравится это». Сделал паузу и добавил: «Только у нас нет восьмидесятилетней главной героини. Перепишите под сорокалетнюю». Я кивнул. Балтийское море показалось мне в тот момент по колено.

Женя Кузнецова сказала мне, что это неправильно. Я побоялся возражать, но про себя сказал, что театр прав всегда. Сел и переписал. Пока писал, мне казалось, что Владимир Павлович Гуркин рядом, что все старики мира, обреченные на одиночество, собрались вокруг меня — и я должен их защитить. Это моя правда — одиночество забытого старого человека. Наши родители — это про них. Про тех, кто строил всю свою жизнь, полагаясь на честность и бескорыстие, а в конце им сказали: «Вы дураки, что деньги не зарабатывали, будь вы фарцовщиками, были бы людьми, а сейчас вы — воши». А я готов умереть за них и за те принципы. На бумаге передо мной оставалась только одинокая старуха — Надя Кузякина, главная героиня пьесы Владимира Гуркина. И к горлу подступал комок.

В итоге родилось то, что я привёз в Калининград, показал директору замечательного Калининградского драмтеатра Михаилу Анатольевичу Андрееву, продюсерским даром которого я восторгаюсь, и теперь это ставится. Я жду премьеру. Да, эту же пьесу теперь ставят в Москве. Репетирует гениальная Алина Покровская, та, которая играла главную роль в фильме «Офицеры». Но это уже следующая история.

Насколько я знаю, эту пьесу уже показали на Третьем межрегиональном фестивале памяти Владимира Гуркина «Театральная провинция», прошедшем в Черемхово в сентябре 2018 г. Вы довольны тем, как её приняли?

В Черемхово пьесу (это была читка) ставил я. Там было три главных героини (в трех именных ипостасях). Мне очень понравилось, как работали актрисы. И как смеялась публика. В надрыв. А еще я понял, что люди не умеют читать пьес. Большинство, я имею в виду. Просто не врубаются в смысл. Старуха, деревня — все это очень далеко от современных реалий. Но мне, думается, удалось понятно написать про сегодняшнее. Как злоба и раздражение убивают любовь.

Фильм «Любовь и голуби» интересен не только сюжетной линией, но и прекрасно переданной атмосферой деревенской жизни русского севера, гениальной игрой известных российских актеров. Не боитесь, что Михаил Салес не справится с такой работой? После Меньшова ему сложновато придётся.

Ты испытываешь огромную признательность, когда кто-то хочет ставить то, что ты написал. Я благодарен продюсеру Евгении Романовой (Женечка, привет), которая познакомила меня с театром и его директором – Михаилом Андреевым, можно сказать, ввела в его дом, за который он душу отдает. Рад, что Михаил Абрамович выбрал то, что не каждый поймет. Сложно в «Голубиной бабе» изобразить не «иркутский говор» матери Владимира Гуркина (вы наверное не знаете, что вся история «Любви и голубей» – это практически рассказы матери драматурга, случаи из ее жизни, которую ее сын Владимир гениально перевел на язык сцены). Реалии «совка» одни и те же. В моей пьесе сложность в другом. Михаил Абрамович чувствует ту боль «одиночной камеры воспоминаний», в которую нас всех сажает наше взрослеющее с каждым ударом сердце. Мы помним всех, а их с нами – нет.

Н. Гора

См. также:

Калининградский областной драматический театр
Афиша Калининградского областного драматического театра
Театральная афиша Калининграда
Культура